can i live?

Помню, как это было — задний двор, песок и кастрюли. Обваренная кипятком визжащая Лена и странный запах столовой. Неумелые движения ножом и кусочки собственной кожи в салате. Кстати, о запахе — в студенческой столовый воздух с особым привкусом — старой плитки, уксуса и еще чего — то. Больше всего я ненавидел колпак — голова чесалась, я ничего не мог расслышать, и он сильно раздражал. Минусы.

После трех месяцев карьеры я осознал, что никогда ничему не научусь. А все потому, что я стал перед фактом вечного ученичества. Наверное, странствующие дервиши имели в жизни шанс стать мудрыми. Проффесиональные повара — нет. Все это похоже на представление себе какого-то абстрактного божества, которого толком никто и не видел. Но это не самое главное. Работаю поваром около 5-ти лет и думаю, что поработаю еще — забавляет факт, что наша кухня «спирито итальяно», но я бы сказал по-другому. Итальянская кухня с амбрэ «Спирито Кубано».

Любите себя. Побольше готовьте дома.

Заговор — это способ защитить себя от бед. Заговор — это способ навлечь беду. сейчас 22:20 — и это самый сильный заговор. Ты не сможешь противиться ему. Что сделать — противиться. Проверка. Проверка. Я стараюсь писать правильно, но синтаксис бьет набатом по моей голове.

Что происходит? Жизнь, или Владимир Петровский? ШИФТЫ, или caps lock?

Происходит. С большой, или с маленькой буквы. Я не хочу поддаваться нормальному безумию, и не хочу безусмствовать зря. Но, как мне кажется, безумство — это неспособность вопринимать новое. Безумие — вечно.

Блюз. Как говорил слепой Вилли Джонсон — *Просто иди туда, где люди и играй*. Я помню свет в конце ступеней скейтшопа *Подвал* на Ставропольской, и непривычную дрожь в ногах. 2005й год. В ушах пульсировал Джимми Хенднрикс и я не знал, что мне делать — мне было 15 лет. Доска была новой, как моя жизнь, а дальше — выпивка, музыка, ушибы.. Но самое главное —  ощущение спокойствия горы, как части свободы. Я представлял себе кучи негров, обрабатывающих сахарный тростник и еще бог весть что, и понял — стремление к внутренней свободе, это то, что нужно. Черт, я был полным придурком по независимому мнению многих людей, но.. Когда я сидел на доске и смотрел на проезжающие мимо машины и спешаших куда-то людей, я испытывал ни с чем не сравнимое наслаждение. Загорался зеленый. Загорался красный. Люди шли. Я смеялся.

Oооооh,Lord… Находитесь на своей земле — неважно, в рабстве вы или нет. Будьте верны своему сердцу — воспринимают его или нет. Я не могу подарить вам щемящее чувство свободы — она у каждого разная. Я лишь хочу сказать — не бойтесь ничего! Идите туда, где люди, и играйте.

Да благословит Господь Черный Блюз.

Синие,синие джинсы, между остановками — сигарета. Осталось  совсем немного — звонок и еще звонок. Я бы хотел быть снобом в высоком-высоком целиндре с газетой *Таймс* под мышкой. Но я не могу-не могу. Все потому, что  глаза жаждут новых дорог и песни тела. Все потому, что смутная тревога не дает мне покоя. Тысячи людей и тетради, полные убористых почерков, тысячи тетрадей, и огнеупорных людей, не написавших за всю жизнь ничего, кроме росписей. Рукописи и размашистые послания на стенах, размытые обещания на днях, и дела, дела. Ветер, и летящие листья, предвкушение и послевкусие. Синие, синие джисы. Я хочу бежать, я хочу жить, я хочу делать это до самой смерти. Я хочу найти причины жить, я хочу найти причины мечтать.

 Жизнь кипит и переполняется событиями, и с одной стороны кажется, что столько напроисходило событий, что едва вмещается в год, а с другой — по поводу событий годовой давности возникает ощущение, что они произошли вчера — настолько они были яркими и запоминающимися. В один миг втискивается бесконечность. Этот миг и есть наша жизнь. Все, что не входит в статис и движение заполняет пустота, которая по моему мнению, является чем — то самостоятельным.

Если присмотреться к вещам повнимательней, то окажется, что нет ни одной сферы человечвеской деятельности, где бы не встречались парадоксы. Можно что-то доказать с большим успехом, если при этом опровергнуть то, что мешает доказательству, или вконец запутаться и пойти покурить. Сьесть пирожок. Пусть время подождет:)

Кто сможет ответить на вопрос — КАКОЕ наше поколение? В поисках знатоки проиграют. Максим Галкин закроет шоу. «Большая стирка» отправится за грязным бельем. Может, вопрос сформулирован не совсем четко, но зерно здесь есть. Я не хочу докапываться до правды с подавляющим количеством голосов, и вызывать кого — то к барьеру. Думаю, что сегодня правда стала хрестоматийно простой, благодаря харизматичным представителям СМИ и ведущим шоу. Да, я вижу усталое, молчаливое согласие в глазах людей, идущих на заработки. Я вижу, как в очередях покупатели сравнивают содержимое своих корзинок с другими. Страна дает больше нефти, урожаи растут. Люди согласны. Мудрый судья и час суда. Люди согласны. Папины дочки и улицы разбитых фонарей. Люди согласны.

В конечном счете, люди, которые проявляют несогласие, получают подачку и проявляют лояльность. Правдивым быть выгодно — на новый год президент обещает.. И люди заранее согласны.

Знаете, в монологе усталого таксиста, или в наряде охранника возле стоянки можно найти больше правды, чем в тысячах стерилизованных выводов с экрана. Простая правда всегда пахнет потом и болью. Конечно, это не всем нужно, но это реально. Это все равно, что увидеть на морщинистом лице уборщицы улыбку, как у родной бабушки — стоит лишь всмотреться. Социальное расслоение порождает отчужденность и опустошение, стремление к навязанным идеалам разочаровывает. И тогда приходит это усталое согласие у разбитого корыта. Я не драматизирую, но под лозунгами витающей легкости и простоты, доступности и невоздержанности скрывается пропасть. Когда вы упадете, вам никто не протянет руку. Когда вы упадете, вы будете использованны, и выброшенны, по заповедям потребительской идеологии.

Подводя итог вышесказанному, я хочу сказать, что наше поколение делится. Делится очень быстро. Мне хочется сказать всем -*Держитесь за руки!* Вместо * Извините, у вас недостаточно средств для слова привет! *.

Так уж случилось, что едва скинув армейские сапоги, я оказался на Море. Но поехал я туда с палаткой, котелком, примусом и друзьями. Босиком я ходил уже на второй день, когда порвалась обувь — это было непередаваемое ощущение. Без тапок было как-то некомфортно, а скорее, НЕЛОВКО. Было неприятно прикасаться к камням босыми ногами. Но как я выяснил позже, все приспособилось. Звук прибоя я услышал на третий день, когда перестал переваливать с места на место мусор у себя в голове — морские волны омыли мне разум, перешептываясь с деревьями и невидимыми птицами. На четвертый день я увидел звезды, когда ночевал у самой воды — их оказалось несчисленное множество, и они мигали пульсирующим светом, живя вместе с ритмом моего сердца. Пятый день принес мне вкус походной еды и приятные хлопоты. День шестой ничем особенным не отличался — я уже бегал по камням нагим и рисовал углем на камнях. Помню, как мне было СТЫДНО снять трусы. Седьмой.

Все это было похоже на сотворение мира. Того мира, куда так хочется вернуться.

Уверен, что все касались этой темы. Но мне не хочется называть ее «Любовь». Не потому, что я боюсь показаться банальным, а по причине размытости его значения. Можно до рези в глазах смотреть на морские волны, или рисвать карту облаков, но не ухватить даже крупицы благостного чувства, с равнодушием предаваясь выводам. Разум понятней, чем сердце. Что-то вытесняет другое, грани меняются, как в зазеркалье — то ли смеясь, то ли играя, — показывают истину. Я не смотрел Любви в лицо — я лишь видел Ее следы, на миг прикасался к подолу. Я не испил ее чаши до дна, потомучто вечно чувствую жажду. Я не слышал Ее голоса — лишь ветер ласкал мне щеки.

Я могу лишь сказать, что нет смысла говорить о Ней конкретно — человеческие слова слишком грубы для этого. Не требуйте — Она даст больше. Не представляйте Ее — Она сама по себе.

После всего. Бывает смех сквозь слезы, или улыбка сквозь сон, обрывки воспоминаний, стыд, гордость, неразбавленная осень. Все цитаты, улучшающие жизнь, приходят после. Ощущение правильности может вообще потерять дорогу. И так — сколько я помню. От станции до станции. От *привет*  до *прощай*. До, после, и сейчас — вместе с большим небом, открытым балконом, клавиатурой. Бывает сложно даже разлить чернила, — не что чтобы различить краски и нарисовать картину. Но ничего. Все будет после — после.

Все началось с ТЦ»Галерея» — мы 6часов кряду искали джинсы на моего обьемистого друга и потерпели крах. Надежды на блицкриг улетучились после пары тройки магазинов с надписью «ликвидация». Ну конечно, почему бы нам не купить джинсы за пять тысяч, которые раньше стоили десять. Прибавьте к этому ужасное расстройство желудка и бесконечные поиски куриного бульона. Но полным провалом стала покупка двух порций пюре с молочной сосиской за 800рублей! Мы лоханулись, но виду не подали. Впереди нас ждали нескончаемые витрины, вывернутая шея, поиск туалетов и неострой пищи, однообразные магазины, тоска, дерганья за рукава и очереди в примерочных. Четыре этажа тряпья. Я незнаю, кто находит удовольствие в шоппинге. Нам просто нужны были одни единственные ДЖИНСЫ. Наверное, было бы выгодней снести *BOOBS* и открыть там заведение для дизентирийщиков *ASSHOLES*, потомучто мужик в соседней кабинке сердито заявил в телефон, что занят и его задница разразилась гневной тирадой по поводу антинародной политики подобных заведений.